На окраине великой степи

степняки

Груня свернула белый войлок в скатку, подошла к купцам из Ростиславля, обменяла войлок на кусок красной холстины: Святозаре — в дар за возвращение из полона, направилась к месту обмена.

Торжище ширилось, колыхалось и толкалось, радужилось разноцветьем рухляди и гудело разноголосьем скопища людей, в пальном воздухе мешались запахи вкусного с противным, на нем мирно торговалось, сговаривалось, обменивалось разнонародье, чтобы потом, разделясь между собой по рекам, дорогам Великой степи, стать… ворогами.

Русичи знали издавна заведенный ритуал обмена пленными. На окраине великого торжища, старшие — половец и русич — переговорив между собой, приступали к размену баш на баш. Два стражника встали друг против друга и, скрестив копья, обозначили проход обменяемым. Из кибитки вывели полонянина, захваченного отрядом Глебко у озера, подвели к стражникам. Он стоит, опустив голову, не глядя ни на своих, ни на чужих. Из арбы половцев вывели изможденную, едва державшуюся на ногах женщину, поддерживая, поставили на другую сторону скрещенных копий.

Согласны ли стороны. спрашивает один из стражников,— на такой обмен?

Согласие «сторон» состоялось. Копья разъединяются. Половец устремляется к своим, а полонянка — якимечка — с плачем, мелко-мелко труся, падает в объятия родичей.

Так меняются одна, вторая, третья пары, а Святозары все нет и нет. Глебко — не выдерживает, зовет. На его голос нет ответного. Что с ней? Не умерла ли? Где она?

Последней вывели соседку Пахомию — сестру Карпа.

Глебко не спросил, а простонал:

— А Святозара?

— Нет ее, — скорбно ответила Пахомия. — Ее увез хан.

Услышав это, Груня — мать Глебко — заголосила, как по покойнице: «И-и-и на ко-го-же-е ты сиротиночку-у ос-та-а-ви-ла-а?»

Многоголосно гудит торжище. Никому нет дела до горе-горького плача дородной торговки ржаным душистым хлебом: торжище без слез не обходится.

А обмен идет своим чередом. Халиду потянули за руку для обмена на Пахомию — статную, высокую русичку. Перед ней половчанка выглядела замухрышкой. Половецкая сторона признала обмен неравным. За Пахомию степняки просили, кроме Халиды, еще пять чувалов жита.

Халида от унижения вся сжалась. Испуганно озираясь то на Глебко и на его мать, то виновато на свою уже выменянную семью, не понимала, что же с ней будет? — Даю отвод обмену, — нахмурясь, решительно вышагнул вперед Глебко. — Халида будет обменена только на Святозару.

Груня тут же схватила своими сильными руками тоненькие ручки степнянки. А Пахомию степняки повели обратно в свою крытую кибитку. Она кричала, упиралась, но таков закон степи.

Глебко взглянул на посеревшее лицо Карпа и повелительно крикнул степнякам:

— Остановитесь! Я выкупаю эту девку.

Степняки запросили два воза жита.

— Согласен, — ответил Глебко.

Выкуп состоялся.

Тогда отец Халиды предложил за дочь десять лошадей.

Он поднял обе руки с растопыренными пальцами. Но Глебко уперся:

— Халиду только на Святозару. Найдите Святозару!

Отец Халиды о чем-то переговорил с половцем в собольей шапке: знать, с их властителем. Ответ был плохим:

— Она далеко теперь, в стойбище хана Токсобича — в его гареме.

Опечаленный Глебко низко склонил голову, но вдруг снял шапку, ударил ею оземь и хриплым голосом спросил:

— Где это стойбище?

— Плыть вниз по Хупте,— ответил отец Халиды,— войти в Ранову и — вверх. С правой руки пойдут притоки: Верда,— показывал он на пальцах.— Питомша, Полотебня. Вот по этой речке нужно плыть день и там, с левой руки, стойбище.

Говорил старый половец постным, ровным голосом, ни разу даже не взглянув на дочь — Халиду, которую мать Глебко, пока шли переговоры, продолжала держать за руку.

— Нам к хану,— продолжал, подергивая бороду, старый половец,— ходу нет. С ним всюду нукеры. И красавицу русичку всегда на виду держат. Шибко стерегут.

В глазах Глебко молча застонала неизбывная печаль. Он глядел перед собой и никого уже не видел.

…Серая долбленка с тремя гребцами, прижимаясь к прибрежным кустам, кралась по реке. Изредка она притыкалась к берегу, и тогда из нее бесшумно сходил – Глебко. Он по-кошачьи взбирался на берег и оглядывал прибрежную степь, ища глазами признаки ближнего стойбища.

Но стойбища не было и не было. Видно, обманул старый степняк, по ложному следу направил. Дочери своей не пожалел: она ведь как бы в залоге. Тоже — отец…

Уже разуверовавшись, в последний раз Глебко решил подняться на берег. Ночь клонилась к рассвету. Нужно было уже позаботиться о дневке: в светлое время степь опасна даже на реке.

Он выполз на берег и — наконец-то — сначала услышал отдаленный храп лошадей, а потом, напрягши зрение, увидел в рассветной мгле спокойно пасшийся табун. Стойбище!

Он быстро, но привычно, без шороха, скатился вниз, к долбленке.

— Тут оно, стойбище,— прошептал спутникам.

Белесая завеса рассвета расплывалась на глазах. Нужно хорониться в убежище. По лаю собак определили место стойбища. Без единого всплеска отчалили и пристали к берегу прямо напротив него. Высадились. Вахрушка чуть-чуть отвел долбленку назад к упавшему в реку дереву и надежно упрятал в его раскидистой кроне лодку. Теперь Глебко вместе с Карпом вскарабкались на высокий берег. Хорошо, что ветерок тянул от стойбища и собаки не тревожились, лаяли, как обычно лают по утрам. Оглядевшись, укрылись в густом влажном папоротнике у трех сросшихся березок. Сквозь папоротник проглядывался половецкий стан. Чуть ли не к самому берегу раскинуты шатры, окруженные кибитками и арбами. На первый взгляд кажется, что они — в беспорядке. Но, приглядевшись, поймешь, что для неожиданной обороны все расставлено в продуманном порядке.

Оцените статью
Мои заметки
Добавить комментарий