И тогда Глебко, как заяц, стал запутывать следы. На ходу подскакал к Карпу и сказал, чтобы он брал пятерых отрядников и с ними задержал преследователей.
Русичи развернулись и поскакали навстречу тройке степняков. Те остановились и начали уходить от русичей. А тем временем караван подъехал к речушке, пересек ее и на том берегу еще раз русичи поменяли упряжных лошадей на свежих и, нахлестывая их, правили к завидневшемуся спасительному лесу: там — земля Рязанская, там — застава, там — спасенье.
Подпрыгивая на муравьиных кочках и сурчинах, кибитки неслись по дикой степи. На одной из них стали зловеще скрипеть колеса. Глебко знал, что такой скрип для половцев все одно, что путеводный «карец» на небе. А тут еще вернувшийся Карп со своей вестью: за заречным увалом — ханская конница. Вот-вот ринется в погоню.
Но Глебко радовало одно: солнце, будто сжалившись над беглецами, стало скатываться с небосклона. В серых потемках можно перехитрить степняков. И он придумал — как. Из кибитки со скрипучими колесами перетащили пленников в надежную, подпрягли в нее лошадей посильнее и порывистей и направили в сторону рязанской заставы. Погнали во всю их силу. Вторую же, которая с пронзительным скрипом, направили пустой по ложному пути. Только бы обманулись степняки, а то догонят…
…Утром на рязанской заставе старший рано поднял не успевшего отдохнуть Глебко.
— За рекой,— сказал он, — половцы просят Рязань на переговоры.
Глебко не спеша оглядел завалы перед заставой, удивился их громоздкости. Не торопясь, спустился к реке, где ожидали степняки.
Было еще прохладно. Над прикрытыми ивняком заводями теплился молозивом туман. Встреча состоялась на мелководье: Глебко с гребцом на лодке, половец — верхом на лошади. Договорились о мене пленников. Обмен вершить, как заведено, на осенней ярмарке в селище Якимец. А так как уже осень, в знак обязательности стороны по традиции обязаны затвердить согласие. Глебко снял с себя бобровую шапку и протянул степняку, а тот, не мешкая, сдернул с головы сурочью — подал Глебко. Каждый из них тут же обрядился в обменные шапки: согласие состоялось.
…На торжище в Якимце, что стоит на перепутье Великого торгового пути из «варяг в греки», людно. Вдоль берега Хупты причалены многие суда. Прибыли и степенно расхаживали по торжищу хитрые купцы из Рязани, Ожска, Пронска, Ижеславля. Их притягивали товары, доставленные из больших городов Руси: Новгорода, Твери, Чернигова, Киева, заморские товары. Но пуще — притягивал живой товар: косяки половецких лошадей на мену.
Всюду товаров всякой всячины. Товары разложены на лавках, на крышах ларей, коробов, на холстине, а то и так — на зеленой травке. Как тень, как суть самой ярмарки — гул, гомон человеческий, всплески зазывал. Приятно дурманящие запахи, идущие от духовитых яблок, от сладких груш, душистого меда и пахучих квасов, приправленных мятой и душицей. И неприятные запахи, оскорбляющие нос кислятиной от нововыделанных шуб и сыромятных кож, от обильно смазанных дегтем сапог — поршней. И особенно остро — от свежего конского помета, пыхавшего по ветру с поймы, где сгуртованы косяки лошадей.
Но все эти запахи густо забивались запахом горячего ржаного хлеба. Подовые караваи, разложенные на коробе, аппетитно лоснились от натертого коровьего масла на румяной выпуклой корке.
Дородная грудастая торговка не зазывала, как товарки, а, подперев рукой бок, из-под ладошки смотрела на дорогу. С бугра, придерживая лошадей, одна за другой скатывались кибитки половцев в сопровождении верховых — русичей. У края торжища, где стояла кибитка с полоном половцев для обмена, толпились родственники, пострадавшие от последнего набега степняков. Они гадали: в какой крытой арбе везут на обмен их родичей?
Когда на бугре показалась большая крытая арба, торговка увидела, как из толпы вперед метнулся мужчина с ребенком на руках. Соседка торговки, беспрестанно поправлявшая перед собой расползавшуюся горку раков, воскликнула:
— Мотри, Груня,— толкнула дородную торговку хлебом соседка, — твой-то сын, кажись, жданками весь извелся. Ишь, как прытко метнулся на встречу с жинкой! Но рази степняки откроют арбу, пока торги не наладятся?
Груня, опустив руку от глаз, нашла взглядом Глебко в толпе. Он вышел почти на дорогу, прижимая к груди малыша.
Горькая полынная пыль, пригнанная половецким обозом из степи, застила крайние торговые ряды, медленно осаживаясь, открывала дубленые лица степняков.
— Твоя правда,— глядя на них, ответила соседке Груня. — Засовы с кибиток не снимут, пока ряд на обмен не утолкется. Да только голос-то засовом не припрешь. Зов родимого и в тихости услышишь,— тяжко вздохнула Груня.— Да тут ли она, наша мученица Святозара?
…А на торжище бурлила торговля. Булгарские купцы уже истратили добрую толику серебряных дирхем на покупки перегородчатой эмали, изящных золотых барм из града Рязани и Городца Мещерского, изрядно выпотрошили и упаковки с индийским чаем, арабскими пряностями и сладостями в обмен на рухлядь по пути в Якимец и теперь выставили на видном месте оставшиеся товары с имбирем, перцем, урюком, а еще звонкую фарфоровую посуду и знаменитые булгарские замки.
К ним потянулись богатые купцы из Чернигова и Киева с товарами, выменянными у византийских и фряжных торговцев в Херсоне и в Ольвии. А эти товары: богемские сосуды из цветного стекла, изящные медные поделки, зеркала в бронзовой оправе — на них заглядывались все купцы даже средней руки.
Но самым ходовым товаром на торжище было рязанское жито и мягкая рухлядь: соболья и кунья, выдровая и бобровая.
Простой люд выставил скору, мед, меха, сбереженные от настырных купцов в своих селищах. А еще — лишки жита: рожь, просо, ячмень. Их купцы скупали оптом у перекупщиков и с подвод смердов загружали в суда.
Новгородские и псковские купцы торопились с закупкой жита: вот-вот половцы нагрянут и цены на него — подскочат. Рязанцам так и эдак выгодно: первый завоз скупят северные купцы, второй — стоит на причале у подхода к Якимцу в ожидании степняков. Вот-вот в степи бескормица для лошадей начнется, и тогда, хочешь не хочешь, но кочевникам нужно будет кормить табуны — не резон же гнать их обратно? Тем более, русичи не ахти уж и нуждаются в лошадях степняков, чтобы вести с ними мен жита на лошадей. К тому же степняки научились перетирать зерно на муку и готовить из нее что-то вроде хлеба для еды. А поэтому в степи жито нужно и лошадям, и семьям кочевников: его ждут и стар, и мал. Как же тут не торопиться с закупками жита, пока оно еще сходно по цене?
А тем временем на ярмарке пуще заголосили зазывалы: приехали и растеклись по рядам половцы. К княжеским посланникам и боярским женкам присоединились ханские женки. Приглядывались. Примерялись. Выкладывали свои товары: вороха кобыльих и овечьих скор, охапки ремней, сушеной конины, овчинные шубы, бурдюки с кумысом. Суета и гвалт распугали даже ворон, слетевших было к торжищу.
Пронырливые ханские женки так и зыркали по коробам торговцев украшениями, так и сверкали их раскосые глазенки на колты звездчатые с чернью, на бармы золотые из Рязани. С заливчатым хохотом вертелись у зеркала, выставленного бритоголовым торговцем с вислыми усами до самого ворота расшитой рубахи.
— Ай, хороши,— расхваливал он и дикарок, и свои византийские зеркала.— Поглядишь в стекло, лучше тебя никого не будет.
Из-за плеча ханши высунулся длиннобородый новгородский торговец.
— А нут-ко, красавица,— протянул он ей зеркальце в серебряной оправе на ручке из бивня мамонта,— зыркни в мою гляделку…
Ханша, польщенная длиннобородым, посмотрела на себя в его чудесное зеркальце, повернулась перед ним и так, и сяк. В улыбке у нее открылись мелкие зубки.
— Диво-око! Византийское?
— Наше,— приосанился бородатый торговец,— новгородское.
Вислоусый, сомневаясь, потряс головой.
— Нет таких мастеров в Новгороде… Только в Византии,— потряс он пальцем,— знают секрет таких стекол.
— Индо и так вершится,— хмыкнул длиннобородый,— что из Византии, из-под носа юзбаши, мастер зеркальных дел умыкается. Его теперь берегут, как зеницу, чтобы свой секрет не передал. Теперь, бают, деловые рязанцы метят на свое зеркальное ремесло.
А ханша:
— Сколько лошадей за чудо-око?
— Пяток,— показал бородач растопыренную ладонь.—
На выбор. И гляделка — твоя. Правдивей ее во всей Великой степи нет!
Ханша послала нукеров к табунщикам и вдруг засопела носиком: нус-нус-нус. Она медленно повела туда-сюда головой и, как за поводырем, пошла на привлекший ее запах. Он привел ее к Груне-хлебнице. Душистый горячий ржаной хлеб русичей — любимое лакомство для степняков. Ханша взяла всю выкладку.