— Храмы пустеют. Крепконогие пастыри с зычными голосами благословлены Лаврой идти в народ. По всем дорогам, как и я, в одиночку, кто с обозом, кто с нищими, сирыми, хворыми идут бродячие монахи со словом господним. Монахи-крикуны в поселениях зачитывают людям эту грамоту, зовут православных спасать Русь от иноземных и своих ворогов.
Старче посмотрел на кладбище и самому себе тихо сказал:
— Сил у меня нет, а люду и без меня стало тяжко жить на земле. На Покров уйду к Аннушке под бочок. Прими, Господи, на Покров мою душу грешную. — Перекрестился, повернулся к правнуку: — На Покров, Петрунька.
А князь углубился в чтиво второй грамоты. Прочитав, аж вскрикнул: «Неужто? Это же плохо. А что станет с Михайловом?»
Игнатий тут проговорил: «Вот и давай совместно умом пораскинем, как нам ворога обличить, а друга обелить?». Все четверо прикидывали так и эдак, а потом с просветленными лицами разошлись в разные стороны. Вдруг князь остановился и крикнул Игнатию:
— Одежда нужная для тебя есть?
— Сыщется, — бодро ответил Игнатий.
Князь возвратился в стан. Казаки разбрелись по лесу: кто силки ладить на зайцев, кто ловушки на лис ставить, а кто и ямы на кабанов проверять. Может, и дичь прочая под руку подвернется — луки и рогатины всегда при них.
Почти у каждого шалаша дымили костры. На вешалах сушились шкуры крупных зверей, на рогульках распяли пушнину. Князь неспешно подошел к колодцу, испил из ковша холодной воды. Надеялся, что кто-то из казаков пристанских все-таки подойдет сюда.
И, правда, подошли. Двое. С деревянными ушатами.
— Внимайте, — воздел он руки к небу. — Я слышал Бога глас, и виденье мне было. Ко мне пришел посланник — святой Никола Чудотворец и сказал: «Узрите ворогов ваших в рядах ваших. Отсейте зерна от плевел зла и увидите знаки сатаны, нависшие над каждым из вас». Святой Никола Чудотворец предрек: «Завтра, когда тень от солнца станет самой короткой, прибудет слуга сатаны. Узрите указывающий перст! Не допустите беды над собой!»
И зашевелилось поселенье. От шалаша к шалашу забегали казаки, передавая друг другу «виденье» духовидца, а потом начали кучиться у избы Харитона. Из шалаша вышел отец Стефаний и ходко направился к Рваному, хлопотавшему у костра. Услышал бы их разговор князь, подивился и порадовался бы.
Рваный, помешивая в котле то ли рыбу, то ли коренья, повернулся на шорох шагов Стефания. Стефаний с ходу поведал ему о видении духовидца. Суеверный Рваный начал крутить головой, глядя то на небо, то на лес, прохрипел: — Вот так докука! — он подкинул в костер сучья. — Это расплата за погубленные души. Нутром чую: за понапрасно убиенного Ляпунова кара небесная развергается, — сплюнул в сторону Стефания. — Сгальник ужачий ты!
— Что, разве награда за то убиение мала?
— Да на кой ляд мне та серебряная братина, — возопил Рваный, — если кровь на ней?
— А у тебя, — прищурился Стефаний, — все сработано с кровушкой: потиры, чарки, монеты, ларцы — с кровушкой православных все. И что с того, одной или двух капель больше или меньше — вина не изменится.
— Может, и так, но за убиение Ляпунова косятся на нас казаки — на меня и на тебя, Стефаний.
— А ты поучай своих грабежников, — наставлял Стефаний, — чтоб были постоянно готовыми к тому, что позволяет сила.
— Опять к убийству подбиваешь? — напружинился Рваный. — Теперь — кого?
— Оборонить нас, — преклонился Стефаний. — Только об этом и пекусь. Внакладе, — пообещал, — не будешь. От меня получишь золотой ковш с каменьями.
— С каменьями, говоришь? — насупился Рваный. — А когда я его получу?
— Завтра,—благосклонно ответил Стефаний. —Завтра и получишь.
— Завтра? — вскричал Рваный. — Завтра — поздно. Видите, казаки гуртуются?
— Пусть они гуртуются, — наставлял Стефаний, — а завтра… Рваный перебил его:
— А уже явился образ Николая Угодника Чудотворца и за ним — все казаки. Все! Николай Угодник — их Бог!
— Кто он? — жестко спросил Стефаний.
Рваный с ожесточением стал крутить половешкой в котле. В нем среди бульканья завивались над паром темные с узорами жгуты. Стефаний заметил это, Он не чаял и не гадал, какая злоба может пасть на него от его же духовного слуги.
Проводив Стефания, Рваный, как кошка за птичкой, следил за ним из-под полога, выжидая, когда он отдалится от своего жилья.
Дождался… Вскоре отец Стефаний возвратился. И вдруг — визг, крик, а он, как юркий крыс из норы, выскочил из жилья:
— Там змеи! — заорал он. — Полно змей.
Испуганный вбежал к Рваному и не попросил, а приказал: «Ты, заклинатель змей. Вылови и убери их, тварей». Рваный, ни слова не говоря, взял курсак, на ходу распахнул его пошире, смело вошел в шалаш. Испуганный Стефаний издали следил за ним. Что-то долго он там с ними возится. Опять — сомненья. Но Рваный вышел из шалаша с курсаком за плечами, набитым, как показалось, чем-то тяжелым. Стефаний съежился и по-воровски проворно юркнул в свое обиталище. Кидался туда-сюда по нему с вытаращенными глазами. Перетряс тюфяк, одеяло, вытряс рукава кафтана: нет ли где змей?
Успокоился только тогда, когда ощупал все, что было в жилье, присел на топчан. И тут его кольнула догадка: неужто все прахом? Он кубарем скатился в подкоп-тайник. Так и есть: кадка сдвинута с места и рядом свежекопаная земля. Он разгреб ее. Сундучок — на месте. Довольно обмяк. И даже глаза закатил: привержилось. Но открыл сундучок — а он пуст. Исчезли драгоценные сокровища, украденные из казны Ивана Грозного.
Метнулся к Рваному.
А он стоит себе у котла и вытаскивает из него что-то длинное, непонятное, сдирает кожу и, опережая попика, обличает его: «Сам ты вор!»
— Ты вор, мое отдай! Пся крев! — неистовствовал Стефаний.
— Твое, говоришь? — нахмурил брови Рваный. — И еще «пся крев»? Не я твое взял, а свое у тебя изъял. Ты царя нашего обокрал.
— Я не вор, — свирепствовал и прельщался Стефаний. — Что у меня пропало — это награды. И тебе я из них обещал за службу верную.
— Это какие такие мне награды? — надменно ухмыльнулся Рваный.
— А как же? Золотой ковш, помнишь? Фигуру золотого апостола, наперстный крест в золотой оправе с изумрудами.
Аль забыл?
— Видно, виденья духовидца сбываются, — хохотнул Рваный. — Иди-ка лучше хлебни ушицы, отец Стефаний. Добротная она ныне,— и, приподняв котел, поднес его к самому подбородку Стефания.
Стефаний, взглянув в котел и увидев в нем темные жгуты с узорами, отпрянул.
— Тьфу! Змееяд поганый. Отдай мое!
— Твое?! — гоготнул Рваный. — А тут все твое и мое. Твоего больше, — он показал в котел, а потом на постели топчанов, по которым, лениво извиваясь, ползали змеи. — Они, как и ты, украли твое. Вот эти… ползучие гады, — добродушно сказал Рваный и продолжил:
— Мы — хуже их: они жалят, когда на них нападают, а мы?..
Он уже силой, но с покорной улыбкой, провел отца Стефания по своему жилищу, говоря ему: «Они слуги сатаны, — показывал на копошившихся повсюду змей. А они обвили ножки стола, своими узорами украсили бердыш, свернувшись в кольца, приподняв головки, заполонили топчан. — Может, поближе хочешь узреть?». И разом распахнул кафтан, из которого поднялась голова змеи и, извиваясь, холодно влезла в бороду Рваного.
Стефаний рванулся к выходу.
— Пся крев! — крикнул он. — Быдло!..
Рано утром Оболенский увидел, как Рваный, прикрывая полой кафтана что-то топырившееся, направился в сторону кучи хвороста, что навалили возле болота. Встал за кучу, осмотрелся и быстро-быстро прошел к болоту. Долго был там. Возвратился, когда уж солнце вылупилось из-за леса. Полы кафтана уже не топырились. «Знать, — подумал князь, — что-то он припрятал где-то». Приметил и то, что на рогатине, перекинутой через плечо, шевелилось с полдесятка связанных узлом змей.
К полудню население Зимниц потянулось к осине. Одни смотрели на солнце, другие лаптями — один к другому — мерили тень.
По опушке леса, будто собирая грибы, ходил человек, и все собравшиеся изредка поглядывали на него: вестоноша что ли?
Но человек не прятался. Наоборот, держа в руках ветку — знак вести, — смело шел к сходке. Подойдя, щелчком сбил листья с ветки, со своего камзола, спросил:
— Могу я встретиться с отцом Стефанием? Оказия для него…
Из скопища казаков поднялся старче Харитон.
— Ну-тка, — твердо сказал он, — подай мне сию «оказию».
Вестоноша (а это был Игнатий) покопался во внутренних карманах камзола, вытащил свиток и с почтительным поклоном протянул его старче.
Казаки ждали. Они, разбившись на группы, кучились вокруг своих вожаков. Рваного окружили донцы-грабежники. Чуть поодаль от них, рядом со старцем, сгуртились казаки из Наспища, к ним примкнуло с полста пристанских казаков. Но большая часть казацкого люда почему-то сидела в сторонке; мол, посмотрим-посмотрим, что к чему…
Рваный, опершись на саблю, со своим немым верзилой напряженно глядел на Харитона. Затеивалось, видимо, что-то недоброе.
Но Харитон сиял. Не столько лицом, сколько одежей: на нем — кафтан из атласного шелка, белый-белый, как первый зазимок среди чернотропа. В одной руке он держал бердыш, в другой — пищаль. К тому же сбоку он нацепил на себя регалии опричнины: собачью оскаленную морду и метлу. Рядом с ним сидел его правнук Петрунок с пикой и при сабле.
Харитон, подняв голову и выставив торчком бороду, поднял над собой свиток, прокричал:
— Кто в чтиве разумение имеет?
Никто не откликнулся. Кто-то из наспищенских казаков подсказал: «Духовидец чтиво знает».
Оболенский при всех развернул свиток и крикливо начал:
— «Римская курия возвеличивает ксендза Стефания и награждает его вторым золотым ковшом с каменьями. Сия награда ему за обезглавленье и развал русского ополчения. Римская курия и польская католическая церковь недовольны ксендзом Стефанием, поелико он мало православных переметнул в католики. Перешедшие в католическую веру — аристократы. Чернь же, коей больше, остается в православии. Усили, ксендз Стефаний, рвение, дабы приобщить к католической церкви паству от черни. Чини проповеди, посулы, награды, учини хулу на православную церковь, что их колокола своим звоном навлекают беду на люд. Оттого и ходит по весям да по градам моровая язва, оттого и невзгоды великие. Отрезайте языки у колоколов! Бейте колокола кнутами да батогами, виновных во всех бедах…» Казаки заволновались, зашумели. Кто-то крикнул: «Попика — к ответу!». Князь опустил свиток. Но негодование казаков разгоралось.
— Где оборотень?
Кинулись искать. Никто не видел, когда он исчез.
— Сбежал язычник!
— Вдогон на выход к лесу!
— К дозору!
Оболенский облегченно вздохнул: вместе с двумя казаками-погонцами встали Петрунок и уже в другой одежде Игнатий. Они пошли к избе Харитона.
Утихло. Казаки в дружном ожидании уставились, как цветки на солнце, на чтеца. Князь расправил свиток. — «А верного пса, — продолжал он читать, — который палачествовал над предводителем ополчения, награди серебряной братиной и еще жалуй его землями, дабы он кнутом и саблей загонял паству в костел…»
Гул нарастал. Казаки повставали, хмуро уставились на Рваного, злобно сплевывали, сжимали кулаки. Рваный, сбычившись, что-то кричал. Но князь поднял руку и продолжал читать: «А Преображенскую церковь, что в Михайлове, и земли той церкви жалуем тебе, ксендз. Иди со своей ватагой, помогай польским уланам, идущим на Михайлов. Для улан возьми провиант в весях. У смердов в ямах упрятаны семена — бери!..»
