Федя издали наблюдал за этой качающейся веткой. До него не доходило: почему эта ветка одна-одинешенька раскачивается среди многих веток. Увлекся Федя. Не слышал даже, как чуть ли не впритык к нему подошел трактор. Выскочивший из кабины чумазый тракторист наорал на сидящего в пыли человека и толкнул его. Федя от толчка упал в кювет. Падал и вставал с застывшей бессмысленной улыбкой. Все с такой же улыбкой-наклейкой провожал удалявшийся грейдер. Когда грейдер и в нем злой дядя удалился, Федя поднялся к своим домикам из пыли. Но домиков не было. На их месте обнажились какие-то позеленевшие кружочки. Неведомо Феде, что грейдер обнажил клад из старинных серебряных рублей. Он поднимал одну за другой монеты, вертел их в руках, определяя их по рисунку: вот эта — «тетя» и эта — «дядя» — он совал их к себе за пазуху. Когда монет за пазухой набралось много и они звякали друг о друга, Федя нарочно их резко стал бросать. Бросит, склонит ухо, услышит звяк и довольно гыгычет. Затем его отвлек в запрудке, рядом с дорогой, куличок-долгоносик. Он юрко бегал по вязкому берегу и выклевывал что-то из грязи. Федя запустил рублем в бегающую птичку. Монета, подпрыгивая по поверхности воды, сделала круги. Федя вынимал из-за пазухи очередной серебряный рубль, радостно определял: «Дядя!», и бросал его по воде. Когда кругов получалось много, он довольным гыгыканьем выражал свое удовольствие.
Рядом остановился автомобиль. Водителя заинтересовал странный человек, бросающий в воду что-то блестящее. Подошел ближе да так и ахнул. Под ногами в полуистлевшей овчине матово поблескивали царские серебряные рубли. Мельком посмотрев на безмятежно улыбающегося Федю, шофер стал их лихорадочно рассовывать по карманам. На монетах были изображены и Петр Первый, и Екатерина Первая — его жена, и племянник его — Петр Второй. Вот так находка!
Подобрав все монеты с земли, он уже внимательней осмотрел лицо Феди, понимающе покачал головой и вдруг постучал ладошкой по оттопырившейся запазухе:
— И тут рубли!
Федя улыбался и кивал головой.
Дай-кось монеты. Зачем они тебе? А я покатаю тебя на машине. Хочешь в кабинке прокатиться?
Федя улыбался и кивал головой.
Бесцеремонно выдернув рубашку из штанов, шофер, торопясь и оглядываясь, стал подбирать раскатившиеся по земле серебряные царские рубли. Также торопясь, заталкивал Федю в кабину и лихо, с оглядкой мчал по селу. Проехали и второе село. На третьем шофер остановил машину:
— Ну, хватит кататься. А то заблудишься. Домой-то знаешь, как добраться?
Федя улыбался.
— Проголосуй. Сядешь в машину. Доедешь до своего села Калиновка. Запомни: Ка-ли-нов-ка! Там и сойдешь. Довольный и осчастливленный шофер нажал на газ.
Федя, озираясь, стоял на обочине дороги. Выгон села — другой, непохожий. Избы расставлены совсем не так. Он стал искать крыши. Уже совсем стемнело, когда Федя отыскал избушку с развалившимся крыльцом. Постучался. Заскрипела деревянная задвижка, и пожилая женщина недружелюбно спросила: «Кого леший по ночам носит?» Но увидев странного детину с непонятным пугающим выражением на лице, поспешила закрыть дверь на засов. Феде некуда было идти, да и темно вокруг, и он прилег на лавочке, поеживаясь от прохлады и вздрагивая от кагакающих криков во дворе.
Утром его разбудила не пустившая его в избу старуха.
Она только что через заднюю дверь выгнала гусей и собралась идти с ведерком за водой:
— Ктой-та тут разлегся? Никак вчерашняя пьянь забулдыжная!— и недружелюбно ткнула Федю клюкой под ребро. Он съежился, присел на лавке. На не знавшем бритвы лице с редкими волосами на щеках и бороде отразилась бессмысленная, глуповатая улыбка.
«Бог мой! Да никак тут сидит недоумок! Вроде такого в селе не видела». На вопрос: «Откуда, чей ты?» Федя не знал, как ответить, потому что знал очень мало слов.
Показывая, как крутят руль, он произнес:
— Дядя, ду-ду!
— Ага!— сказала старуха.— Шофер-ирод посадил тебя покатать да, видно, далеко укатил от родного места. Конечно, названия своего села ты не знаешь. Как же ты, убогий, найдешься-то?— сокрушенно вопрошала вдруг подобревшая старуха.— Как же тебя звать-величать?
— Федья.
— Ну, понятно. Значит, Федя ты. Как мужа моего звали, царствие ему небесное. Ты есть хочешь?— спросила участливо.
— Ням-ням,— закивал улыбчивый Федя.
Эти по-детски лепетные слова до боли тронули сердце бабки Палаши, никогда не имевшей своих детей. Всю свою нелегкую жизнь Палаша прожила одинокой вдовой. Была она замужем всего две недели. После свадьбы, как злой рок, началась Отечественная война. А через месяц после призыва ей пришла похоронка: «Под Киевом, при налете вражеской авиации от осколка бомбы пал смертью храбрых Федор Карпов».
Не одна Палаша получила похоронку. Из каждых трех призванных на фронт мужчин только один возвращался в родные места, да и то израненный, искалеченный. И село, можно сказать, стало вдовьим. Фронтовик с искалеченной ногой, Кондрат как мастер на все руки пользовался большим спросом у вдов: кому самовар запаяет, у кого в ведре дно вставит. День, другой, а то и третий трудится у вдовицы Кондрат. Ан, уже очередь образовалась, у которых тоже ремонтировать что-то нужно. Выбирает Кондрат, кто помиловидней. А вот к Палаше идти отказался: «Да у нее на лице черти горох молотили!»
Желала, до ломоты в грудях желала Палаша ребеночка. Ей даже сниться стал малышка, ручонками обвивавший ее шею и так тепло-тепло прижимавшийся к ее груди! Счастье- то какое! И тогда по утрам она шла к соседскому плетню и украдкой издали любовалась бегающей мал-мала меньше ребятней. Как-то, будто за солью, Палаша зашла к соседке. Та кормила ребенка грудью. На лице блаженная улыбка — радость материнства. Наконец ребенок насытился. Оставив опустошенную кормушку, малышка заулыбался, ртом пуская пузыри. Вдруг он затих, затем, скривившись, подал знак недовольства…
