По рассказу В. Г. Горчакова “На рыбалке”
— Ты опять на рыбалку?
— Опять.
— А все попусту. Ребята-то удачливее! — укоряет мать.
— Мам! А они… они…
Сын силится что-то сказать, но губы сами собой поползли по сторонам, у уголков рта появились горестные скобочки.
— Ничего, Владик! — спешит утешить мать. — Подрастешь и ты станешь добытчиком…
Стайка ребят в Старице ловит рыбу. Двое из них, который постарше и покрепче — Петька и малорослый Миша медленно ведут бредень, им трудно. На пути встречаются то колонии лопушистых кувшинок, то табунки камыша, и потому Мишина сторона бредня то и дело натыкается на препятствия. Бредень останавливается, и тогда слышится бригадирский окрик:
— Ну ты, огрызок! Живей поворачивайся!
Миша изо всех сил тужится высвободить бредень а на оскорбление смалчивает, потому что Петька — хозяин бредня и в компанию себе набирает только покорных ребят: командовать проще.
На берегу еще два рыбака. У одного ведерко — рыбу собирать, а самый младший, Владик, выпугивает рыбу из-под кустов.
Вот Петька начинает выбредать на берег. Кричит Владику:
— Палкой, палкой бей по воде! Чтоб рыба в просвет не убегала!
— Тут нет палки.
— Разуй глаза! Под ногами…
— Это кость трухлявая. Я лучше палку поищу! — и Владик пустился карабкаться к кустам на верху обрыва Старицы.
За корявыми кустами в промывине — о, ужас!— проглядывались кости человека. И когда Владик катился кубарем вниз, в сознании вспыхнули запечатлевшиеся голубые искорки, прилипшие вместе с землей к кости.
— Там костяк! — в страхе проговорил Владик.
— Эк, удивил!.. Рядом могильник — целое поле костей.
Пахан рассказывал. Когда-то тут, на песчаной дюне, рос лес. Его вырубили. Коровы растолкли песчаный наст. Вот и размыла могилы полая вода. Костей тогда пропасть обнажилось.
Все мальчуганы склоняются над бреднем. Наступают захватывающие минуты разборки улова, где рядом с тиной и лягушками нет-нет да серебрится рыбина. Но больше мелочи. Владик норовит выбросить ее в воду. Петька ругается, а он пытается убедить его:
Ты что, жадный, да? Они же малюсенькие! На них и мяса-то вот столечко! — и он показывает на указательном пальце с полногтя.
— Собирай знай! Пригодится. А выбросишь — другие поймают.
— Другие тоже выбросят.
— Поговори у меня еще! В другой раз не возьму!
Снова заняли свои места. Опять над водой разносятся Петькины покрики, а Миша, спотыкнувшись, выпустил бредень, окунулся с головой.
— Огрызок! — орал на всю Старицу Петька, — всю рыбу выпустил!..
Испуганно озираясь, Миша оправдывался:
— Котелок какой-то под ноги попался.
Опять трудно волокли бредень…
Вдруг Миша закричал:
— Большая попалась! Ух, как сильно дергает. Тащи, тащи к берегу!
Из бредня торпедой выскочила щука и с ходу врезалась в мелководье. Затем свернулась кольцом, со всей силой ударила хвостом раз, другой и как-то сразу оказалась на выходе между берегом и бреднем. Ребята от неожиданности окаменели. Первым опомнился Владик. Он прыгнул кошкой и накрыл щуку животом. К нему подбежали ребята и в шестеро рук вытащили щуку на берег.
— Ух, какая!— восхищался Миша.— Ай, да Владик! Мокрый, но счастливый Владик чувствовал себя на седьмом небе. Он почти не отходил от щуки и, поглаживая ее холодные и клейкие бока, нашептывал: «Я поймал. Моя добыча». Его уже не интересовало, что ребятам попались несколько золотистых линей, и даже не обращал внимания на свою порезанную ногу. Он был весь в мыслях, как принесет щуку домой и подаст ее матери и вечно печальная мать просветлеет и скажет тепло-тепло:
— Вот и у нас в доме добытчик появился!
После очередной разборки улова Петька озабоченно спросил:
— Не о медный ли котелок ты споткнулся? А вдруг в нем монеты! А ну, поищи!
Миша безропотно отыскал место, где по его предположению он окунулся в воду, и стал ногой туда-сюда ощупывать дно.
— Ага, нашел!
Он извлек из воды коричневатый круглый предмет. Повертел в руках. Проглянулись пустые глазницы, оскал зубов.
— Череп человека!
Петька с безмятежным видом, будто подобная находка для него была обычным делом, проговорил:
— Невидаль какая! Пахан рассказывал: на этом месте через Оку, что за Старицей, проходил древний переволок. И тут было людно, как на большой дороге. А разбойники купцов грабили…
Наконец настал торжественный момент дележа добычи. Владик ревниво следил, как Петька раскладывает рыбу на четыре кучи. Когда же к щуке он добавляет пару линей,
Владик протестует:
— Зачем мне лини! Ты лучше клади вот в эту кучу, тут же одни маленькие!
По Петькиному лицу скользнула ухмылка:
— Не учи ученого! Каждый получит свою долю.— Он хозяйским жестом показывает на мелких рыбешек:
— Это твои.
Владик не верит:
— Почему мои? А щука?
— А щука моя.
— Не твоя! Это я ее поймал!
— Гляди-кось, он поймал! А бредень чей?
Владик бессильно опустился на песок… Ребята, протыкая жабры, нанизывали своих рыб на ивовые прутики, а Владик, сгорбившись, сидел и тупо смотрел на своих рыбешек. Смотрел и не видел, как они все реже и реже вздрагивали хвостами. Голоса ребят уже затихли вдали, а Владик оставался все в той же позе. Вот он задвигался, взор его ожил. Он быстро схватил лист кувшинки и шагнул к воде. На ее поверхности белыми листьями закачались рыбки. Прошло немного времени. Зашевелился один листок, потом другой, третий. А вот и последняя рыбка ушла вглубь. Сверху капнуло, потом еще раз, и сразу печальное лицо, отраженное в воде, дрогнуло, перекосилось, а в краешках глаз заискрились маленькие солнышки. И эти искринки окончательно вывели Владика из оцепенения. Пересиливая себя, он полез за куст, где видел голубую искорку кости. Сорвал затенявшие лопухи мать-и-мачехи. Солнце отчетливо высветило кости человека без черепа. Ярко, словно подмигнув, зажглась голубая искорка на длинной кости с прилипшей к ней землей.
С содроганием очистив землю, Владик увидел, как проглянул какой-то желтый предмет, обвивавший кость, осторожно снял его. Рукавом потер, и тот засиял, словно засветился желтым огнем с перецветом голубых и красных камней-самоцветов.
«Браслет!» – сообразил Владик. Мама похожий носила на руке. Папа ей подарил, когда она в невестах ходила. Ушел папа на фронт да где-то на германских землях и упокоился. Мама все плакала. Затем все чаще стала на браслет посматривать да губами к нему касаться. Словно привет от отца получает. Оттого печать на ее лице мягчает, светлеет. Дз недолго она радовалась папиному привету. В голодовку отдала браслетку за пуд муки… Владик, как когда-то мама, прижал браслет к губам:
«Маме — на радость от папы».
Над обрывом послышался крик:
— Петька! Все рыбачишь, поганец! Я что ль один буду коров пасти?!
Показался мужчина в собачьей шапке на голове.
Владик поспешно сунул браслет в карман.
Пастух, осмотрев обрыв Старицы, подозрительно спросил:
— Что здесь копаешь? Нашел чего?
Владик кивнул на кусты:
— Кости…
Пастух живо сунулся в размывину.
— Та-ак! Костяк этот явно моложе тех захоронений, что в могильнике. Покопаем: что тут?— И он, вынув из-за пазухи маленькую железную лопатку, надел ее на конец кнутовища, начал раскапывать весь костяк, поглядывая на Владика с улыбочкой:
— Давным-давно невдалеке отсюда было городище. Сюда нагрянули дикие орды Батыя. Все население — стар и млад — порубили саблями или закололи копьями. Жилища пограбили или пожгли. Городище запустело и полынь-травой поросло. Даже названия его сейчас никто не знает. И сколько таких безымянных городищ по берегам Оки! Местный учитель школы сказывал о том. Приведет он на могильник своих школьников собирать древние предметы, вымытые полой водой, а их там и в помине нет. «Где же они?»— спросишь ты меня,— он с хитренькой улыбочкой посмотрел на Владика: «Костей размыто водой видимо-невидимо, а вещи тю-тю». А я отвечу:
— Мои коровы их языком слизнули!
— А какие там были вещи?— впервые за долгое разглагольствование пастуха спросил Владик.
— Много их и все разные. Там и костяные гребенки, и удила, фибулы из меди, разные бляхи. Медные иконки и мощевики. Ножи и наконечники стрел и копий. А всех радостней из находок — медные шейные гривны и — пореже—серебряные шейные гривны из катанного серебра! Попадаются и так называемые дирхемы — арабские, значит, монеты.
— И куда же эти старинные вещи вы деваете?
— Археолог городской их скупает.
Голос пастуха потускнел:
— И никакой он не археолог. Он перекупщик, — добавил с нотками зависти.
Наконец пастух, освободив костяк от земли, торжественно воскликнул:
— Так и знал: богатый купец! Смотри-ка, что тут!..
Владик ахнул от удивления. Вся кость, видимо, локтевая, была унизана браслетами. Тут были позеленевшие от времени витые серебряные со змеиными головками. Тут были и позолоченные, и золотые, украшенные рубинами, яхонтами и сапфирами.
Пастух, разглядывая браслеты с видом знатока, с придыхом от жадности пояснил:
— Арабская вязь на браслетах. Значит, купец арабский.
Приплыл за рязанскими соболями. Эти дорогие вещи вез рязанским княгиням, княжнам и купчихам. Да не довез. Кокнули его местные разбойники. Содрали, видимо, кольчугу, забрали оружие, нашарили кису, набитую звонкой монетой, разули-раздели до нижнего белья, а вот под рубашку не догадались заглянуть.
— Постой, постой!— вдруг заспешил пастух.— А может, на ногу что накрутил? Под подштанники-то и подавно не заглянули! — и он, торопясь, дрожащей рукой стал расчищать от земли и клочьев сгнившей кожи кость ноги.
— Так и есть! — не своим голосом выговорил пастух, — кожаным поясом замотал.— Ого! А в нем полно монет!
Из-под его руки посыпались серебряные монеты. Поднеся одну из них к глазам, твердо произнес:
— Арабские дирхемы!
Владик поднял одну монету. Пастух вмиг преобразился, куда только его сладенькая улыбочка подевалась. Глаза горели яростью:
— Не трожь!!! — он угрожающе шевельнул кнутовищем.
— Это место я нашел.
— Ты нашел, а я обнаружил, — и деланно засмеялся.
Набивая карманы сокровищами, он воровато, со свистом втягивая в себя воздух, оглядывался по сторонам. Проверив тщательно вымоину, он неожиданно шагнул к Владику.
— Ты что это перед моим приходом прятал в карман? А? Браслет?!
Владик безвольно закрыл карман ладошкой. Пастух резко ударил его кнутовищем по руке, проворно вытащил из кармана Владика находку.
— Это маме от папы… в радость от папы,— беззащитно лепетал Владик.
— Нельзя!— сурово произнес пастух.— Все, что найдено в земле, принадлежит государству,— назидательно добавил он.
Оглядев свое разбредшееся стадо, пастух, семеня, побежал в сторону села. Вскоре вдруг поспешно вернулся. В глазах его будто прыгал затаившийся зверь. Лицо перекосилось в пугающе злобном оскале:
— Смотри, не пикни кому! — и он занес над шеей Владика свои волосатые растопыренные пальцы:
— Вот этими руками задушу, как щенка!
…Владик, размазывая слезы по щекам, понуро брел домой. Он то и дело лепетал по-детски беззащитно:
— Я же маме от папы хотел… В радость ей… Чтобы не плакала…
