Не станем перегружать наш рассказ десятками имен, назовем только самые-самые…
Иван Петрович Павлов (1849-1936). Его работы в области высшей нервной деятельности произвели подлинную революцию в науке. Выросший в глубоко религиозной семье, Павлов в юные свои годы окончил духовное училище (ныне средняя школа № 2 по Соборной улице), поступал в духовную семинарию. Но времечко-то, время какое было! Пылкие и пытливые молодые люди увлекались естествознанием, философией (вспомним тургеневского Базарова из «Отцов и детей»). Исследователь и экспериментатор по натуре, двадцатилетний Павлов едет в Петербургский университет, становится студентом физико-математического факультета.
Долгий, почти девяностолетний век, прожитый гениальным физиологом, оставил немало загадок будущим поколениям, прежде всего — биографам Павлова. Так, официальная пропаганда любила повторять, что был Иван Петрович завзятым материалистом, безбожником, едва ли не богохульником. Ан нет! Старожилы вспоминают, что в 1935 году, приехав из Колтушей в Рязань и выйдя из вагона, Павлов огляделся и направился не к встречавшему его партийно-советскому начальству, а к стоявшему в сторонке священнику — «приложиться к ручке». Даже глубокий старик на колена опустился, получая благословение. С ним, со священником, на его таратайке и в город въехал, презрев официальное приглашение в автомобиль. С ним и на кладбище проследовал, где на могиле его родителей священник отслужил панихиду. Можно как угодно относиться к набожности ученого, глубоко познавшего такую субстанцию, как мозг, можно и самому верить или не верить в Бога, но не уважать человека за убеждения — нельзя.
Павлов не мог, не умел, не хотел загораживаться наукой от треволнений суетного мира. В Ленинграде, когда, вдохновляемые небезызвестным Емельяном Ярославским, новоиспеченные атеисты без зазрения совести крушили церкви и монастыри, только вмешательство и авторитет Ивана Петровича спасли от разрушения ряд храмов. Рязанский дом-музей И. П. Павлова, раскрепощая его архив от многолетних запретов на публикации, преподносит сюрпризы один ярче другого, и каждый — существенное дополнение к устоявшемуся, вроде бы закостеневшему в бронзе бессмертия облику ученого. Вот что пишет он в 1928 году своему ученику, будущему академику Евгению Михайловичу Крепсу: «Какою жизненною трагедиею специально на ней (нации) отзовется настоящая пропаганда атеизма и сколько проклятий впоследствии вырвется из этой души на головы теперешних разрушителей религиозности». И далее: «Думаю, что при религиозности моя жизнь была бы легче и чище». Четырьмя годами позже, адресуясь к председателю Совнаркома Молотову, ученый настаивает на своем кредо: «По моему глубокому убеждению, гонение нашим правительством религии и покровительство воинствующему атеизму есть большая и вредная государственная ошибка… Религия есть важнейший охранительный инстинкт, образовавшийся, когда животное превращалось в человека, сознающего себя и окружающие существа…»
В лекциях, прочитанных им в различных аудиториях после Октябрьской революции, Павлов заявлял, в частности, о несовместимости таких понятий, как инстинкт свободы человека и диктатура класса-гегемона, то есть пролетариата, говорил о пагубности гонений на лучших ученых и мыслителей, не встретивших переворот желательными его вождям аплодисментами. Когда, в начале тридцатых, по клеветническому доносу арестовали его знакомую, Павлов писал одному из своих постоянных преследователей — Н. И. Бухарину: «Боже мой, как тяжело теперь сколько-нибудь порядочному человеку жить в Вашем социалистическом раю…». И еще цитата — из письма в Совнарком от 21 декабря 1934 года: «…тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами и думающими человечно. И с другой стороны, тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами собственного человеческого достоинства. Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что остался и остаюсь среди нее. Пощадите же родину и нас…»
Таким он был, наш великий земляк — бескомпромиссным, бесстрашным и гневным. Был подлинным сыном России, о чем тоже не стеснялся сказать вслух: «Я был, есть и остаюсь русским человеком, сыном Родины; ее жизнью прежде всего интересуюсь, ее интересами живу, ее достоинством укрепляю свое достоинство. Я был даже немало удивлен, когда произошла русская история (имеется в виду Октябрьская революция) крупнейшего значения и когда передо мною встал вопрос: быть или не быть Родине? Только тогда я и почувствовал, до какой степени вся моя деятельность — хотя бы по сути своей интернациональная, — до какой степени она связана с достоинством и интересами Родины». Написано это на заре социализма в России, в 1923 году. В Рязани сохранился дом Павловых, в котором, как уже сказано, теперь размещается музей. А на площади возле Концертного зала великому ученому поставлен изваянный скульптором Манизером памятник, к сожалению, очень безвкусный. Убогий старичок в шляпе, заискивающе улыбаясь, взирает с постамента на прохожих.
Это Павлов-то — убогий?! Первый русский ученый, удостоенный Нобелевской премии. А их и всего-то несколько…
Имя другого гениального первооткрывателя в науке, чья жизнь тесно связана с Рязанью — Константин Эдуардович Циолковский (1857-1935). «Корни-то мои в Рязанской земле. В том краю протекли едва ли не лучшие годы… И грамоте мать научила, и первые смелые мысли пришли», — вспоминал теоретик космического воздухоплавания. О значении открытий, сделанных Циолковским, вероятно, лучше других сказал Юрий Гагарин: «Я был еще студентом техникума, когда для доклада «К. Э. Циолковский и его учение о ракетных двигателях и межпланетных путешествиях» прочел ряд работ основоположника космической науки. Циолковский перевернул мне душу. Это было куда сильнее Жюля Верна, Герберта Уэллса и других писателей-фантастов. Меня поразила уверенность, с которой твердо, по-хозяйски вторгалась в космос мысль ученого: «Человечество не останется вечно на Земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство». В погоне за светом и пространством… Сколько поэзии в этом пророчестве! И сколько мысли, энергии, вернее, энергии мысли! Не есть ли вся жизнь человеческая погоня за светом и пространством?
Памятник К. Э. Циолковскому возвышается в Рязани на улице, носящей его имя. Еще один сооружен в селе Ижевском Спасского района — там, где прошли детские годы будущего ученого, где открыт теперь музей космонавтики, один из самых посещаемых в области.
Впрочем, всякий памятник — это застывшая в бронзе, в камне или в экспонатах за стеклом витрины посмертная слава человека, скорбный гимн его деяниям, его целеустремленности. Без памятников, наверно, нельзя, но выше любого, хотя бы и самого талантливого, памятника — неумирающее дело. Оградно сознавать, что по трассам, начертанным рукой К. Э. Циолковского, не единожды поднимались в космос рязанцы Владимир Аксенов и Геннадий Стрекалов, что детство Владислава Волкова тоже прошло на нашей земле. А в ряду крупнейших теоретиков и практиков, претворяющих в явь идеи К. Э. Циолковского, отрадно видеть нашего земляка Владимира Федоровича Уткина… Вне сомнений, и другой наш выдающийся земляк — Леонид Николаевич Гобято, боевой генерал и талантливый конструктор, изобретая в осажденном японцами Порт-Артуре миномет, помнил о теоретических изысканиях Циолковского. После войны с японцами Леониду Николаевичу выпало еще десять лет жизни, вплоть до трагедии Российской Армии под Перемышлем, где он и пал смертью храбрых. На южной окраине области, в селе Морозовы-Борки, недавно сооружен памятник генералу Гобято и членам его семьи: отдавшим жизнь служению Отечеству: мужчины — боевые офицеры, участники Цусимского и других знаменитых сражений, женщины — сестры милосердия на позициях первой мировой. Образец бескорыстной преданности Родине!.. Место для памятника нашли возле церкви, восстановленной добросердечием прихожан. Церковь, кстати, тоже не рядовая: построена сразу после победы над Наполеоном в честь и добрую славу рязанских ратников и ополченцев, а разрушена была вскоре после Октябрьской революции…
В наших экологических бедах, в непростительном издевательстве человека над природой иные досужие умы пытаются обвинить еще одного великого рязанца — естествоиспытателя Ивана Владимировича Мичурина (1855-1935). Дескать, это его усердием был провозглашен лозунг про природу, от которой не дождешься милостей, поэтому их надо брать силком. И брали, следуя призыву. А ведь Мичурин вовсе не призывал к надругательству над природой, напротив, и сам относился к ней исключительно бережно, и такой же бережности требовал от других. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть хотя бы первый том его сочинений. Область знания, в которой преуспел Иван Владимирович, не есть что-то сногсшибательное, искусственное: селекционеры издревле выводят различные сорта фруктов и овощей, и этот усердный труд никогда не был во вред человечеству — только в пользу. Да вот пример — из практики нашего земляка. В 1897 году в Канаде, в Северной Америке, свирепствовали небывало жестокие морозы — за минус пятьдесят. Климат Канады еще холоднее, чем у нас в средней полосе России. Плодоводство там развивается с трудом: мешают суровые зимы. Но уже с 1890 года в Канаде широко, на тысячи гектаров, распространилась вишня Плодородная Мичурина. Когда прошла суровая зима и фермеры подсчитывали свои убытки, оказалось, что все сорта слив, черешен и вишен окончательно погибли. Выдержала только Плодородная Мичурина.
В 1898 году съезд канадских фермеров прислал Мичурину письмо:
«Достопочтеннейший сэр! Вы спасли вишню для садов Канады. В истекшую зиму страшные, семидесятиградусные морозы (по Фаренгейту) загубили в наших садах все вишни без исключения, кроме носящих ваше уважаемое имя… Это, по-видимому, лучшая вишня мира по холодостойкости, по зимовыносливости. Просим держать нас в известности о ваших последующих открытиях и успехах…»
Департамент США оказался куда бесцеремоннее канадских фермеров, прислав Ивану Владимировичу официальное предложение о переезде в Америку. Заманивали посулами, искренность которых, в общем-то, сомнений не вызывает: «Для постановки опытов, по Вашему собственному выбору, Вам будут отведены обширные плантации в широтах, которые Вы укажете. На плантациях будут оборудованы лаборатории, какие Вы найдете нужными. Вам будет дано столько рабочих, помощников и учеников, сколько потребует размах работы. Вам будет предоставлен в собственное владение пароход. Из России будут перевезены все Ваши растения, все имущество, все, что Вы укажете. Вам будут предоставлены возможности добывать семена из всех уголков земного шара. И лично Вам будет выдаваться содержание в 8000 долларов».
Вот она — американская предприимчивость и деловитость прорезавшаяся еще в далеком уже году. Мичурин, живший в потрясающей нищете, ответил американцам вежливым отказом.
Ученые, о которых рассказывалось выше, люди одного поколения, разница в возрасте совершенно незначительна. И, думается, все трое по праву представляют золотой век нашей культуры нашего искусства, нашей литературы и науки. Печальное совпадение, но из жизни великие рязанцы тоже ушли почти одновременно: тридцать пятый — тридцать шестой годы…
Нельзя умолчать о качестве, которое роднит всех троих: глубокий патриотизм, неистовая любовь к Родине. В самые тяжкие годы революции и гражданской войны, несмотря на заманчивые обещания и соблазнительные посулы, никто из них не покинул Россию. У кого-то из современных читателей это утверждение может вызвать ироническую усмешку: дескать, стоило ли прозябать в голоде и холоде?! Сколько их было, безвозвратно оставивших Отечество! Сколько уже в наши муторные дни укрылось за «бугром»! Все так, возможно, но эти люди — Павлов, Циолковскии, Мичурин — не отделяли себя от народа, а весь народ в райские кущи разом не вывезешь. Благополучие приличествует строить в стенах родного дома.
Ныне то ли модным, то ли престижным стало толковать о том, что Россия — и до семнадцатого, и после семнадцатого года — страна рабов, что славяне – русские, белорусы, украинцы, сербы, русины и все другие — люди второго сорта, чье назначение — кого-то обслуживать, кому-то прислуживать, быть сырьем для процветающего на основах истинной демократии Запада. Понятно, когда эти толкования доносятся с того же Запада: у этой идеологии прямой расчет уничтожить славян как высокоинтеллектуальную и исключительно работоспособную нацию. С недавних пор понятно и то, почему эти идеи произрастают и процветают и на нашей российской почве: выросла генерация особей, лишенных памяти о прошлом страны. Низкопоклонствующим перед чужеземьем не мешало бы вспомнить, что Русь крепка была демократией в те поры, когда Запад представления о ней не имел, когда именно там устами самодовольных, уверенных в себе тиранов провозглашались лозунги (или программы?) вроде этого вот — широко известного: «Государство — это я!» Вечевая Новгородская республика… Вольнолюбивый Псков… Выборы князей, тысяцких, посадников буквально в каждой земле…
Сотрясающий тишину звон набата, когда — миром, сходом, собором — предстояло решать сложнейшие державные вопросы. Это все наше — не чужое, не заемное прошлое. И с государями, обязанными радеть о благе своих поданных, разговор происходил по самой демократической формуле: угоден — володей нами, не угоден — изыди вон!
Свободолюбию славян, их постоянной тяге к соборности, к единению посвятил всю свою жизнь талантливый филолог и этнограф Измаил Иванович Срезневский (1812-1880). Его труды о памятниках славянской письменности, археологии, библиографии, методике преподавания языка, этнографии славянских народов глубоко чтимы как в России, так и во всех балканских странах.
Тут, к месту, нужно заметить, что биография Измаила Ивановича Срезневского увлекла учащихся 31-ой школы Рязани. Их стараниями приведена в порядок могила ученого в шиловском селе Срезнево, создан поистине уникальный музей, экспонаты которого дают достаточно полное представление о жизненном подвиге выдающего слависта. В школе проводятся ежегодные конференции по Срезневскому, участие в которых принимают отечественные и зарубежные ученые, широко известные слависты в академических рангах.
Имя другого достойного подвижника в науке не единожды повторялось на страницах этого издания: Дмитрий Иванович Иловайский (1832-1920), историк и публицист. Родившийся в небогатой дворянской семье, он — по окончании Рязанской гимназии — учился в Московском университете, затем преподавал все в той же Рязанской гимназии. «История Рязанского княжества» принесла ему не только ученую степень, но и широкое общественное признание. Труды Иловайского о прошлом России, высоко оцененные С. М. Соловьевым, были, по сути, новым и очень высоким словом в науке. Между прочим, Дмитрий Иванович ни в коей степени не был сугубо кабинетным ученым. Вот деталь, в 1877 году он отправляется в Болгарию, на фронты национально-освободительной войны, встречается там с другим знатным нашим земляком — генералом М. Д. Скобелевым и, по справедливости видя в нем подлинного героя, пишет с поля боя блестящие репортажи. Клерикальная печать не может простить Иловайскому его позиции, травит — бешено, по-хамски, как это умеют делать и сейчас — в своих публикациях. Иловайский, бережа свою честь и доброе имя, вызывает одного из самых яростных клеветников на дуэль. Конечно же, у последнего недостало смелости…
То ли вопрос, то ли загадка: почем у имена блестящих ученых Срезневского и Иловайского не были известны широкой публике в прошлом, ничего или почти ничего не говорят и современному читателю? В прошлом, наверно, проще – их работы занимали прежде всего воображение специалистов, знатоков. Что касается дней нынешних — так и тут ответ элементарен. Ни одна строка их изысканий не укладывалась в прокрустово ложе марксова учения. Созданное человеком, глубокое ненавидевшим все русское, и принятое за догму в нашем государстве, учение это могло обозвать того же Иловайского «историком и публицистом дворянско-охранительной ориентации» («Советский Энциклопедический словарь», 1979, стр. 489). Можно ли тут надеяться на какое-то признание у потомков?
Из сонма людей, немало потрудившихся в науке, послуживших ее процветанию, здесь должны быть названы, вероятно, медик Иустин Евдокимович Дядьковский (1784-1841), психиатр Алексей Яковлевич Кожевников (1836-1902), хирург Алексей Васильевич Мартынов (1868-1934), геолог Андрей Дмитриевич Архангельский (1879-1940), математик Андрей Андреевич Марков (1856-1922), зоолог и эколог Даниил Николаевич Кашкаров (1871-1941), дерматолог Алексей Иванович Поспелов (1846-1916). Не все из этих людей удостоены хотя бы мемориальных досок, но все они были зачинателями школ, направлений, первопроходцами в сфере своих трудов. Так, выдающийся представитель российской медицины Алексей Герасимович Полотебнов (1838-1907) первым заговорил о лечебном воздействии плесени, которая теперь используется для производства пенициллина. Дмитрий Александрович Лачинов (1842-1902), физик и электротехник, еще в 1880 году доказал возможность передачи электроэнергии по проводам на значительные расстояния; он же — автор промышленного способа электролитического получения водорода и кислорода (1888).
Петр Акиндинович Титов (1843-1894) — выдающийся кораблестроитель-самоучка: под его руководством в 1873-1891 гг. построены крупнейшие военные корабли — крейсеры, броненосцы, фрегаты; разработал передовую для того времени теорию кораблестроения. Фармаколог Николай Павлович Кравков (1865-1924) издал около пятидесяти фундаментальных работ, в том числе «Основы фармакологии», не утратившие своего значения и в наше время; добился выдающихся успехов в науке о влиянии лекарственных веществ на организм, в исследованиях по оживлению органов и тканей. Металлург Василий Петрович Ижевский (1863-1926) прославил себя основательными трудами по доменному производству, электрометаллургии, металлографии и термообработке. Академик Сергей Александрович Чаплыгин (1869-1942) был одним из основоположников аэродинамики, совместно с Н. Е. Жуковским участвовал в организации ЦАГИ (1918). В 1921 году стал его научным руководителем. А творец научной фотографии Евгений Федорович Буринский (1849-1912) сумел сказать веское слово в криминалистике: без его рекомендаций по сию пору непредставимо расследование самых запутанных, самых сложных и противоречивых преступлений.
Вот далеко не полный перечень рязанцев, прославивших себя в науке. Но — помимо науки — существует еще искусство, существует литература…
