В 1647 г. сторожевой городок Шацк облетела новость: царь повелел казнить колдуна и колдунью! Об этом говорили простые горожане, стрельцы и бояре. Рассказывали, что воевода Григорий Хитрово усилил караулом стрельцов стражу тюрьмы, где содержались преступники. Любопытные приближались к низкому, как будто вросшему в землю зданию тюрьмы: верно, стрельцов, ходивших вокруг ее стен с бердышами на плечах, стало больше. Даже на дозорных вышках деревянных городских стен увеличилось число караульных.
Маленькая плотная девушка с распущенными волосами стояла у стены. Перед ней в глубоком кресле, весь в черном, сидел лысый дьяк. Сбоку от него, за столом, над чернильницей вскинул жидкую бороденку подьячий. В углу, тенью, виднелась похожая на кузнеца фигура палача.
Связанные за спиной руки девушки (это была Агафьица) ныли от боли. «Ах, на волю бы!..» Но властный голос дьяка заставил ее вздрогнуть:
– Ответствуй без утайки: как с бесами спозналась? Кто научал?
– И не знаю я совсем, бесов-то. А чародейству не научивал меня никто,- попыталась отговориться Агафьица.— Люб мне был Федька Севергин, а он, Федька-то, мимо меня к Софрошкиной жене ходил… И давала я ему потаенно наговорные коренья, чтобы отстал от нее…
– Только-то? А от чего Федькина смерть приключилась? Каких еще людей портила и до смерти уморила?
Запирательство Агафьицы привело к тому, что по знаку дьяка палач (его называли мастером) сорвал с нее рубашку, вздернул «колдунью» на крюк к потолку, и, когда стал «встряски» делать и огнем жечь, огласила она камеру безумным криком и помутилось ее сознание…
Снятая с крюка и облитая водой, Агафьица рассказывала, как в бреду:
– Видела, видела я беса… Взору он страшного и лица мерзкого, уши на плечах висящие, два черных рога у него на шее и один на лбу, борода козлиная, руки и ноги костлявые, с когтями длинными…
Она вскакивала и кричала, крестясь:
– Враг, сатана, изыди от меня! Аминь, аминь, рассыпься!
У дьяка уже не было сомнений в ее дружбе с нечистой силой, и он продолжал задавать вопросы, на которые Агафьица отвечала без утайки.
– Уморила я Федьку Севергина и еще…- стала она вспоминать умерших,- крестьянина Степашку Шахова дурманом извела, потому как он не велел мне с Федькой жить, и… дьячка Шишку за то же… Сестра моя, Авдошка, помогала мне в делах богомерзких, а всему тому дурну учил нас сестры моей Авдотьицы свекор Терентий Ивлев…
– Терешка Ивлев? переспросил дьяк.
– Он самый, свекор Авдотьицы, сестры моей… все как на духу говорю…
Подьячий, стараясь записать каждое слово «колдуньи», торопливо скрипел длинным гусиным пером, разбрызгивая чернила…
За Авдошкой и Терешкой были посланы стражники, но Авдошка успела скрыться, Терешка же, крепкий и смуглый большеголовый старик, доставленный в тюрьму, не захотел отвечать на вопросы и был поставлен «с очей на очи», то есть на очную ставку с Агафьицей. Истерзанная, она бредила, как и прежде. Обезображенный пыткой, вид ее вызвал гнев Терешки:
– Душегубство у вас тут, насильство! Тебе, дьяк, надо плешь разбить, а писарю бороду выдрать!
Подьячий поднялся и сказал с достоинством:
– Я государев, и борода государева!
– Смирить! – будто камень бросил дьяк, и палач принялся за Терешку.
Пытка была мучительной и долгой. «Мастер» так изуродовал мужика, что тот, весь окровавленный, в полузабытьи, лишь стонал, скрипел зубами и уже не годился в тот день для «расспроса».
В другой раз, когда дьяк, подьячий и «мастер» спустились в камеру, «колдун», лежавший, как и раньше, на полу, уже пришел в сознание. При виде своих мучителей он произнес со стоном:
– Ох как омерзели вы мне все!
– Не смей непотребных слов говорить! – остановил его дьяк.- Или новую муку претерпеть хочешь?
– В напраслине живот свой мучу…- стонал Терешка.- Не портил я никого и не морил до смерти.
– Но Агафьицу чародейству научал?
– Говорил ей одной, а иных людей, женщин и мужчин, такому дурну не учил, и сам никого не порчивал, и до смерти никого не морил,— повторял он упорно.
– А сам ты где и у кого такому ведовству 1 учился?
– Учился я, Терешка, тому дурну на Волге, на судах, слыхал у судовых ярыжных людей.
– И какие они, эти наговоры? — решил удостовериться дьяк в правдивости Терешкиных показаний.
– Вот кильный стих, если надо кому килы 2 делать: «На море-окияне, на острове Буяне, стоит сыр-дуб крепковист, на дубу сидит черн ворон, во рту держит пузырь и слетает с дуба на море, а сам говорит: «Ты, пузырь, в воде наливайся, а ты, кила, у него размывайся». И как та птица воду пьет и сама дуется, так у того человека кила дуется по всяк день и по всяк час от ее приговору. Кого же совсем уморить надо, то потребно ночью на погост сходить и с могилы землю взять и ту землю давать пить с приговором: «Как мертвый не встает, так бы и он не вставал, как у того мертвого тело пропало, так бы и у него пропало»…
Дьяк был вполне удовлетворен показанием Терешки и закончил допрос.
Большой деревянный дом шацкого воеводы Григория Хитрово возвышался в центре города.
Воевода находился в опочивальне, когда ему с нарочным был доставлен указ царя Алексея Михайловича о «богомерзком деле» женки Агафьицы и мужика Терешки.
Воевода был одет по-домашнему: в красной шелковой рубахе, зеленых шелковых штанах, но с золотой цепью на груди и массивным перстнем — печатью на руке. Он, взяв в руки указ, склонил над ним свою коротко стриженную голову с большой бородой. Прочитав, воевода облегченно вздохнул и приказал нарочному вызвать ближайшего в делах боярина, а сам прошел в крестовую комнату 3.
Перед иконостасом теплилась лампадка. Воевода встал на колени перед образами и усердно молился, вспоминая волнения, вызванные доносом о колдовстве в городе. Тогда ему пришлось назначить следствие, «вкинуть» двух человек в «молчательные камеры» тюрьмы и усилить их охрану. Когда же производивший следствие дьяк доложил, что вина обвиняемых в колдовстве полностью открылась, в чем он сам и удостоверился, ознакомившись с делом, возник вопрос: как поступить с виновными? Дело было необычное, и он послал подробное донесение — куда спокойнее, если оно будет решено самим государем. И теперь хорошо: царский указ о наказании преступников смертью у него в руках, остается лишь привести его в исполнение.
После благодарственной молитвы воевода встретился с вызванным боярином. Тот вошел к нему с тростью в руках, высокий и бородатый, в богатом кафтане и узорчатых красных сапогах.
– Читай указ царский,— протянул ему свиток воевода,- и я послушаю.
Боярин загудел неторопливой речью:
– «Шацкому воеводе Григорию Хитрово…» – В указе перечислялись «многие вины» преступников и, наконец, самое важное:
– «И ты б женке Агафьице и мужику Терешке, дав отца духовного, велел их причастить святых божьих тайн… вывесть на площадь и, сказав им их вину и богомерзкое дело, велел их на площади в срубе, оболокши соломою, сжечь…»
Вот как строго карает наш молодой государь за отпадение от христианской веры и волшебство! — сказал воевода.— В нонешнем годе, слава богу, вокруг крепости нашей спокойно, но и внутри оной глаз да глаз нужен. И я принял должные меры к искоренению колдовства в городе, чему послужит и означенная в указе казнь. Поручаю тебе огласить указ сеи перед казнью преступников…
Настал день для исполнения царского повеления.
С рассветом, как только солнце осветило деревянные городские стены с башнями и дозорными вышками, загудел сполошный колокол на самой высокой башне. По заведенному издавна порядку в этот колокол звонили при осадах и вылазках, то есть во время военных действий, но уже накануне жители Шацка знали, что он призывает на городскую площадь, где состоится казнь колдуна и колдуньи.
Там, на площади, был сооружен сруб из бревен с двумя столбами посредине. Весь сруб был обложен соломой с четырех сторон, а вокруг него в несколько рядов стояли стрельцы в длинных красных кафтанах, в шапках с меховой опушкой и бердышами в руках. Со всех сторон, торопясь и степенно, шли люди, и толпа на площади быстро росла.
Появился воевода Григорий Хитрово в расшитом золотом кафтане, высокой шапке, на богато убранном коне.
На помост стражники возвели Терешку и Агафьицу, к ним подошел поп с крестом для исповеди, потом осужденных привязали к столбам. Терешка начал кричать и рваться. Ему заткнули рот тряпкой. Агафьица оставалась безучастной к происходящему и тихо бредила, шевеля полумертвыми губами.
Назначенный воеводой боярин стал читать с помоста царский указ:
– «Женку Агафьицу и мужика Терешку Ивлева за их богомерзкое дело на площади в срубе, оболокши соломою, сжечь…»
принял указ и бережно свернул его.
Подожженная со всех сторон солома ярко осветила осужденных и ряды стрельцов. Скоро Агафьица и Терешка скрылись в высоких языках пламени и дыме.
Над притихшей толпой вдруг раздался полный безумия голос Агафьицы:
Больше огня! Скорее!.. Я иду к тебе, Федька!
Толпа оцепенела. И только дрова затрещали, как ыстрелы, и в полную силу вздымался к небу бушевавший среди площади огонь…
1 Ведовство — колдовство, чародейство.
2 Килы — паховые грыжи.
3 Крестовая, или моленная, комната.
