Рассказ о том, какие писатели и художники жили в городе, и о том, сколько добра сделала для Рязани династия Рюминых.
Ордынские полчища, раскинув свои таборы в необъятных просторах Руси, на три столетия задержали ее движение по пути прогресса. В Европе, спасенной, как водится, славянами, отгорело на жертвенных кострах иезуитское средневековье, отшумели ранние и поздние ренессансы. Сытые и себялюбивые жители карликовых и чуть более того империй и королевств успели насладиться поэзией Данте и умыться слезами на спектаклях по трагедиям Шекспира, устали гомерически хохотать, читая Рабле, и ломать головы над философскими притчами в гетевском «Фаусте». Русь же, обескровленная непосильными данями, многовековыми избиениями и бранным поединком на поле Куликовом, все еще приходила в себя. Не об этом ли писал Александр Сергеевич Пушкин одному из наших первых диссидентов, простите, инакомыслящих — Петру Яковлевичу Чаадаеву? Вот строки из письма от 19 октября 1836 года: «У нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена…»
Событийным моментам в истории свойственно повторяться, и, вопреки марксовой логике, не всякое повторение — фарс, иногда оно — еще более глубокая трагедия. Сколько жертв, спасая западную, христианскую (христианскую ли?!) цивилизацию, принесла Россия уже в нашем веке — с четырнадцатого по двадцатый года, с сорок первого по сорок пятый! Жиреющая Европа — и заокеанье тоже – самодовольно потирали руки. Их полководцы, бравшие штурмом разве что альковные крепости возлюбленных, морщили лбы над картами Советского Союза. Прикидывали, стратеги, как сделать лучше, чтобы на Россию в очередной раз
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы…
Строчка из «Видения на холме» — стихов незабвенного Николая Рубцова. Между прочим, приезжал в Рязань, все бродил по ее улицам, по окрестным лугам, лесам и проселкам, ища тень Сергея Есенина. Такие же светлые чувства приводили в наш город еще безвестного Василия Шукшина. Но не чересчур ли, уважаемый читатель, мы увлеклись путешествием в двадцатый век? Помнится, он еще и не наступил. Пока в деревянной Рязани только-только возвели белокаменный Редутный дом, и обыватели толпой и поодиночке ходят полюбоваться на него, а у порога России, вздыбленной реформами Петра и его продолжателей, стоит блистательный, молодой и светлоликий XIX век.
Чем он явился миру?
Изумлением для современников, для той же благополучненькой, филистерской Европы. Загадкой для грядущих времен. Вечной радостью и надеждой для нас, живущих на Руси.
Благословенный век, у начала которого стоял Пушкин, у завершения — Толстой. А между ними…
Между ними была Вселенная, вместившая в себя Гоголя и Лермонтова, Достоевского и Чехова, Глинку и Чайковского, Брюллова и Александра Иванова с его «Явлением Христа народу». Остановимся, переведем дыхание: Вселенные беспредельны, а количество небожителей учету не поддается. Нам важно помнить о главном — по теме разговора: в этом скопище миров и созвездий нашлось место и для Рязани, вернее, Рязань нашла свое место.
Литературой — трудами Якова Полонского, Николая Надеждина, сестер Хвощинских Надежды, Прасковьи и Софьи, писателей-мореходов Василия Головнина и Лаврентия Загоскина. В библиографическом справочнике «Литературная Рязань», принадлежащем перу критика Игоря Гаврилова, приводится свыше ста имен писателей-рязанцев, в предисловии же автор упоминает более чем о четырехстах.
Живописью — работами Боклевского и Пожалостина, рано умершего Ефимова и крепостного художника Ширяева.
Драматическим театром — одним из старейших в России: основанный в 1787 году, премьеру гоголевского «Ревизора» осуществил он в декабре 1836-го, вслед за представлением комедии на петербургской сцене.
Свои типографии, своя газета «Рязанские губернские ведомости», своя публичная библиотека… В сентябре 1860 года, за считанные месяцы до отмены крепостного права, губернский город устраивает первую сельскохозяйственную выставку, и там, по свидетельству очевидцев, было на что взглянуть. Устроение такой выставки — факт, который нуждается в несомненном осмыслении.
В 1869 году город открывает Алексадровскую Учительскую семинарию, в 1870 году — Мариинскую женскую гимназию, одну из первых в России. Иными словами, Рязань XIX века, даже при малочисленности ее населения (15-20 тысяч) это не глухая, проклятая богом и людьми, провинция, а животворный родник, средоточие местных талантов и прибежище для талантов со стороны. Здесь вице-губернаторствовал знаменитый сатирик М. Салтыков-Щедрин, и от прекрасно сохранившегося его особняка в центре города рукой подать до тоже сохранившегося дома писательниц Хвощинских, как, попутно упомянуть, и до другого дома, на улице Либкнехта: в его стенах провел последние годы жизни неутомимый исследователь Русской Америки А. Загоскин. Сюда неоднократно приезжали и подолгу работали выдающиеся живописцы В. Л. Боровиковский и В. А. Тропинин: полотна, на которые вдохновляла художников рязанская земля, бережно хранят залы Третьяковки, Русского музея и областного художественного музея.
Течение рассказа обязывает нас презреть рамки географии, выйти за пределы города. В рязанском селе Бегичевке подолгу живал граф Толстой Лев Николаевич, спасал жителей губернии от страшного голода 1891—1892 годов. А за десятилетия до того, проездом, в рязанском же селе Чернаве останавливался Александр Сергеевич Пушкин. После жаловался, что трактирная изба черным черна, а с потолка в миску со щами тараканы прыгают.
Законы жанра диктовали завершить эту главку именами Пушкина и Толстого, ибо с них и начиналась она. Ну а тараканы при крепостном праве в крестьянской избе — дело привычное, даже обязательное, как в нынешней телевизор и холодильник. Чернавский трактир и был обыкновенной крестьянской избой…
Да, вот что еще. Чернава и тем знаменита, тем навсегда вошла в историю Отечества, что именно здесь в 1380 году Дмитрий Донсвдй держал совет с военачальниками: переходить ли Дон? Решили: переходить, занять позиции на поле Куликовом и с божьей помощью — одолеть заклятого врага.
Существует предание, что Екатерина II, даруя Переяславлю новое имя, повелела разработать и план переустройства города, уподобить его —- пусть и в меньшем масштабе Северной Пальмире, то бишь Санкт-Петербургу. И эта вот легенда не на пустом месте выросла. Генеральный план переустройства Рязани был одним из трехсот подобных ему, составленных по указу Екатерины для крупных городов России. Разрабатывала их специальная комиссия, бдительно блюдя принципы господствовавшего тогда классицизма. Планировка в этих городах предполагалась строго регулярной, даже внешние границы в большинстве случаев вписывались в прямоугольник. Смотришь на город с высоты птичьего полета — поражаешься выверенной четкости линий в исторической его части. Впрямь уголок града на Неве!
Влияние или — точнее — воздействие Петербурга на провинцию, конечно же, было ощутимым. Люди господского звания повсеместно возжелали жить в особняках, архитекторы — талантливые и посредственные — шли нарасхват, каждый и строил, сообразуясь со вкусом заказчика, но прежде всего — со своими способностями.
Рязани и тут повезло: и заказчики были не бедны, и зодчие не бесталанны. М. Казаков, к примеру, И. Русско или Н. Воронихин, племянник знаменитого петербуржца Андрея Воронихина, творца Казанского собора.
Красной строкой вошла в летопись города династия купцов и предпринимателей Рюминых. Сметливые, оборотистые, умевшие многократно приумножить свой капитал, были они несомненными патриотами Рязани и немало способствовали ее украшению. В частности, одарили земляков новым домом Дворянского собрания (ныне Дворец бракосочетаний, единственное на весь край здание, несущее на своем фронтоне все двенадцать гербов бывших земель бывшего Рязанского княжества), пансионом для гимназии — сегодня в этом великолепном здании размещается Художественный музей, рощей с прудами и висячими мостами, которая, даже утратив былой блеск, по сию пору слывет любимым местом отдыха у горожан и зовется Рюминой. Они же, Рюмины, завершили постройку Соборной колокольни.
Такие вот были меценаты! Заслуги самого рачительного из них. Г. В. Рюмина, были отмечены орденами, присвоением ему чина действительного статского советника, возведением в сан потомственного дворянина.
Еще один пример бескорыстия — Мальшиинская богадельня или Инвалидный дом, построенный на средства надворного советника П. А. Мальшина для отставных увечных воинов. Дворец да и только! Нашим инвалидам и одиноким престарелым такая забота о них в самом романтическом сне не привидится…
Здание мужской гимназии — как раз напротив особняка, в котором жил Салтыков-Щедрин: теперь здесь размещается факультет сельхозинститута. Гауптвахта — пристанище нынешних архитекторов и художников… Торговые ряды, захватившие в объятия центральную площадь города — ту самую, где еще недавно возвышался памятник Ленину. Есть в них что-то не от крикливого базара, а от степенной солидности образованного купца… Все строения выдержаны в духе уже упомянутого классицизма, но о школах и направлениях пусть спорят знатоки, для нас главное, что глазу приятно и пользу приносит.
Кстати, лучшей постройкой XIX века, сделавшей бы честь и знаменитому Кваренги, знатоки считают бывшую губернскую земскую больницу — немолодую уже соседку вовсе одряхлевшего Редутного дома. Утонченность ее линий, точность пропорций и великолепие облика стали достоянием учебников по архитектуре…
Но мы все о камне, о камне, а дерево где?.. И сто пятьдесят лет тому назад, и сто, и пятьдесят — все едино: Рязань по преимуществу оставалась деревянной. И это не делало ее уродливой и безобразной, отталкивающей или малопривлекательной. Напротив, красило, как красит девушку нежный румянец, согревало, притягивало. Еще и сегодня не в редкость брести по улицам неведомо куда и наткнуться нечаянным взглядом на затейливый терем-теремок с причудливой флюгаркой, увенчавшей крышу, с дивной резьбой по оконным наличникам.
