Рязанская земля была для князя Меншикова местом отдохновения и радостей, горя и унижения. В 1702 г. Петр I подарил своему любимцу село Слободское бывшей Рязанской губернии, в стороне от которого на огромном холме Меншиков построил крепость Ораниенбург — голландской системы с пятью бастионами и тремя воротами: Московскими, Воронежскими и Шлиссельбургскими. Внизу, около бастионов, вскоре разлилось большое озеро, образованное из двух рек — Ягодной и Становой, протекавших под крепостью и запруженных плотинами. Царь при проезде .в Воронеж на корабельные верфи обычно останавливался в замке Меншикова, и потому последний не жалел средств на украшение своей «мызы».
В пору своего могущества Александр Данилович имел много имений в разных краях Российской империи, были у него и приморские дачи, но самым милым сердцу оставался все тот же Ораниенбург, или Раненбург, как его стали называть.
Обычно в погожие летние дни Меншиков с семьей в сопровождении блестящей свиты выезжал из каменной столицы в раздолье рязанских полей и лугов, мимо соломенных крыш, овчин и лаптей, с громом и пылью в свой Раненбург.
По проселочным дорогам, охраняемые конными гвардейцами, несколько дней колыхались украшенные гербами кареты и коляски, за которыми длинной вереницей тянулись повозки и фургоны.
Семью Меншикова окружало больше сотни солдат и офицеров почетного караула в треугольных шляпах, с пистолетами, ружьями и палашами. Не меньше было и прислуги в ливреях и разноцветной одежде — пажей, лакеев, певчих, поваров, конюхов, истопников, кузнецов, шорников, портных, гребцов.
Приехав в крепость, Меншиков, величественный, в парике, выходил из обшитой красной материей кареты, и перед ним распахивались обтянутые красным сукном двери большого, с роскошью отделанного дома. Он любил этот тревожный, горячий и торжественный красный цвет.
В своем кабинете светлейший князь диктовал (читать и писать он не умел, мог только расписываться) указы управляющим своих имений о присылке в крепость всяких припасов. К указанному сроку в сторону крепости, скрипя, приближались подводы с хлебом, мясом, рыбой и всякой иной снедью.
При виде гуляющих по аллеям парка красивых дам в дорогих, раздутых пузырями платьях мужики раскрывали рты от изумления, а при встречах с офицерами, особенно с князем, робели и пятились, как от напасти.
Когда же устраивались иллюминации и палили пушки, жители, старые и малые, выходили из домов.
— Как бары-то веселятся, ух ты! — произносил кто-нибудь из толпы, задирая косматую голову в сторону разноцветных огней.
Но наступал день, когда все срывалось с места и скрывалось в тучах пыли. Крестьяне облегченно вздыхали и провожали далеко не добрыми взглядами слишком обременительных гостей.
После смерти Петра I Меншиков одним из первых способствовал возведению на престол Екатерины I и сделался фактическим правителем государства. Со смертью Екатерины I и воцарением малолетнего Петра II (сына казненного царевича Алексея) власть Меншикова еще более усилилась.
Являясь опекуном двенадцатилетнего царя, он перевез его в свой дворец и даже заставил обручиться со своей шестнадцатилетней дочерью Марией.
Неграмотный светлейший князь, он же генералиссимус, обладал большим природным умом и удивлявшей современников трудоспособностью.
«Управление его было хорошо, — писал о нем один из историков прошлого,— а паче попечение его о воспитании и научении молодого государя: часы были установлены для наук, для слушания дел, для разговоров и обласкания первосановников государства и, наконец, часы для веселия».
Но, ослепленный властью, он делал и ошибки, множившие число его врагов. Нередко Меншиков отбирал передаваемые царю деньги, говоря: «Государь слишком молод и не знает, как употреблять деньги», между тем сам, не встречая препятствий, пользовался государственной казной, как собственной.
Если когда-то Петр I частенько наказывал Меншикова за казнокрадство — отдавал под суд, штрафовал, даже бил палкой, то теперь такого человека рядом не было. Неугодных Меншикову царедворцев он своею властью предавал пытке, ссылал в Сибирь и Соловки. Но не дремала и ненавидевшая его родовая знать, желающая подчинить царя своему влиянию. Составился заговор, о котором Меншиков не догадывался.
В середине августа 1727 г. Александр Данилович почувствовал недомогание и отправился с семьей в свое любимое рязанское имение поправить здоровье. С приездом в Раненбург опять все закружилось, зашумело. Обеды, танцы, прогулки по парку, катание на лодках, ястребиная охота — вот когда наступало то душевное умиротворение, которого так не хватало в столичной жизни.
Стареющий Александр Данилович любовался своей женой, которая верхом на резвом скакуне уносилась в просторы полей вместе с приближенными кавалерами и дамами и возвращалась радостная, помолодевшая. Благонравные и воспитанные дети — две дочери и сын — вызывали в нем чувство отцовской гордости, особенно старшая дочь, невеста царя. Но с тех пор как ее обручили с императором, она сделалась молчаливой и печальной. Отец спрашивал:
— Что с тобой, Мария? Не пристало невесте государя предаваться печали.
Он знал, что она продолжала любить другого, с которым волею судьбы пришлось ее разлучить.
— Я спокойна, батюшка,— отвечала она, но большие голубые глаза ее, он видел, заволакивались слезами.
За этой бедой надвигались другие беды.
Только что прибывший из Петербурга приближенный Меншикова докладывал своему повелителю:
— Противник наш, князь Иван Алексеевич Долгорукий, другом и наперсником государя учинился. Он сам и родственники его возвышены и правят по изволению Петра Алексеевича всеми делами империи. Все твердое и полезное отгоняется от двора, а псовая государева охота всех важных упражнений место заняла.
— Что обо мне там слышно?
— Говорить, как есть?
— Говори.
— Весь Верховный тайный совет против Вашей светлости восстановился. Остерман заодно с Долгорукими. Главным виновником гибели царевича Алексея выставляют, в расхищении казны обвиняют.
30 августа Меншиков с тревожным чувством выехал в столицу. К его приезду царь оставил дворец своего опекуна и выехал в Петергоф. Тщетно просил Менщиков милости видеть царя. В этом было отказано.
Тучи над ним сгущались.
8 сентября 1727 г. к Меншикову прибыл генерал-лейтенант Семен Салтыков.
— Сим объявляю указ его императорского величества, — начал он, и при этих словах Меншиков побледнел, а когда услышал об аресте — впал в обморочное состояние.
Ему пустили кровь. Он пришел в себя. В глазах его появились твердость и решимость. В дальнейшем ни стонов, ни жалоб, ни ропота никто от него не слыхал.
«Я готов ко всему», — говорил он и успокаивал свою семью. Но жена его, Дарья Михайловна, была в отчаянии. Она добилась встречи с царем и упала ему в ноги:
— Ваше величество, помилуйте, пощадите…— твердила она, но двенадцатилетний император, высокий, с пасмурным взглядом, был непреклонен.
Приближенные царя, к которым она обратилась за помощью, не пожелали слушать, отвернулись. По царскому указу Меншикова лишили орденов и дворянства, у невесты отобрали экипажи и прислугу. Ему была определена ссылка с семейством в Раненбург.
Выехали, как и прежде, большим обозом: четыре кареты и 42 повозки в сопровождении военной команды, возглавляемой капитаном Пырским.
В пути следования, как коршуны, налетали курьеры и по приказанию царя и распоряжению Верховного тайного совета точно рвали и ощипывали Меншикова. Отобрали у невесты обручальный перстень, полученный от императора, разоружили служителей Меншикова, наконец, потребовали усиления строгости к арестованным.
С дороги свояченица Меншикова Варвара Арсеньева писала письмо в Петербург, умоляя о смягчении участи ссыльных, но в ответ на это по решению Верховного тайного совета сама была арестована и отправлена в монастырь. Вторая свояченица Меншикова за подкуп духовника царицы Евдокии Федоровны с целью облегчения участи своей сестры была брошена в застенок, где ее пугали пыткой, монаха же вздернули на дыбу и дали тринадцать ударов плетью. Попробовал противиться строгостям капитана Пырского дворецкий Меншикова Тихон Радионов и тоже попал под арест. Такой же участи подвергся приказчик Меншикова, подозревавшийся в сговоре со своим опальным князем.
